Рассказы которые входят в цикл темные аллеи

Описание

Иван Бунин, лауреат Нобелевской премии по литературе, считался большим знатоком женщин. Он любил и изучал женскую природу страстно и беззаветно, пережив многочисленные, часто скандальные, романы.

“Темные аллеи” – не только итоговое произведение Ивана Бунина, это своеобразный манифест любви. Мужской, порой безжалостный, взгляд как на природу любви, так и на женщину, объект этой любви. Тревожная книга, насыщенная визуальными и поэтическими символами, где темные аллеи лишь метафора закоулков души человеческой. Многогранность любви раскрывается в этом цикле симфоническим звучанием, в котором звук, цвет и визуальный образ обретают небывалое эстетическое единство.

© MrsGonzo для LibreBook

Новые цитаты из книги Темные аллеи Всего: 6

Если есть будущая жизнь и мы встретимся в ней, я стану там на колени и поцелую твои ноги за всё, что ты дала мне на земле.

Вероятно, у каждого из нас найдется какое-нибудь особенно дорогое любовное воспоминание или какой-нибудь особенно тяжкий любовный грех.

кажется, ничего не может быть лучше запаха зимнего воздуха, с которым входишь со двора в комнату…

Обсудить

Произведение Темные аллеи полностью

Видеоанонс

Включить видео youtube.com

Взято c youtube.com. Пожаловаться, не открывается

Купить онлайн

151 руб

187 руб

218 руб

166 руб

384 руб

Все предложения…

Другие произведения автора

Антоновские яблоки

Автор-рассказчик вспоминает недавнее прошлое. Ранняя погожая осень, весь золотой, подсохший и поредевший сад, тонкий аромат опавшей листвы и запах антоновских яблок: садовники насыпают яблоки на телеги, чтобы отправить их в город. Поздно ночью, выбежав в сад и поговорив с охраняющими сад сторожами, он глядит в темно-синюю глубину неба, переполненного созвездиями, глядит долго-долго, пока земля не поплывёт под ногами, ощущая, как хорошо жить на свете!..

Жизнь Арсеньева

Роман «Жизнь Арсеньева» написана великим русским писателем на чужбине, написан памятью сердца о самом сокровенном. Мало кому из писателей удавалось достичь плотности текста, такой изобразительной силы и одухотворенности, какими отличается эта книга. Почему сегодня мы вновь предлагаем читателю роман И.А.Бунина «Жизнь Арсеньева»? Потому, что эта книга о главном – о родине и о любви. А точнее – о торжестве любви над забвением. Сегодня стоит перечитать эту замечательную книгу, чтобы еще раз осмыслить слова ееавтора: «Жизнь , может быть, дается нам единственно для состязания со смертью, человек даже из-за гроба борется с ней: она отнимает от него имя – он пишет его на кресте, на камне, она хочет тьмой покрыть пережитое им, а он пытается одушевить его в слове».

Похожее

Английский пациент

Этот восхитительно красивый, умный и тревожный роман, удостоенный Букеровской премии, прослеживает пересечения судеб четырех очень разных людей, травмированных войной, волю судеб оказавшихся на итальянской вилле в конце Второй мировой войны.

Ханна, опустошенная потерей возлюбленного, погибшего на полях сражений; Увечный вор Караваджо, яростно разыскивающий предателя их группы сопротивления; Осторожный сапер Кип, обладающий особым чутьем к ловушкам. Каждый причастен к загадке английского пациента, обожженного до неузнаваемости, который медленно умирает в комнате наверху. Его воспоминания о страстной любви, предательстве и спасению освещают роман подобно вспышкам молнии в грозу.

©MrsGonzo для LibreBook

Вишневое лето

Вы бы согласились дать своей первой любви второй шанс? В любом случае, первую любовь невозможно забыть. Никто не знает это лучше, чем Эмили.

Прошло уже сем лет с тех пор, как этот магнетический взгляд бирюзовых глаз буквально гипнотизировал ее. Взгляд, о котором все матери мира предупреждают своих дочерей. Взгляд, все спутавший в ее жизни, оставивший в душе глубокие травмы.

Но, безупречно выглядящий, обаятельный, слегка высокомерный Элиас вновь вторгается в ее жизнь и сводит ее с ума. Разум отвергает возможность сближения, но сердце трепещет от растущего притяжения.

Стремясь остановить надвигающуюся катастрофу, Эмили погружается в интернет-общение с таинственным Лукасом, который тронул ее сердце чувственными романтическими сообщениями. Но перерастет ли это общение в любовь?

©MrsGonzo для LibreBook

Где я

Этот роман поднимает темы, малосовместимые с литературой. Обращение к ним редко обходится без вульгарного вуайеризма, или пошлого пафоса. Валери Тонг Куонг избегает этих подводных камней без видимых усилий.

В возрасте 14 лет Агнес подверглась насилию, которое разрушило ее мир. Эта зияющая рана продолжает порождать боль и ярость, снедающую молодую женщину. Она мстит. Мстит безжалостно и изощренно. Мстит каждому мужчине, встречающемуся на ее пути.

А потом происходит встреча. Встреча с человеком, само имя которого внушает надежду, на то, что она сможет изменить судьбу. Но сломленная внутренне, дошедшая до самого края, сумеет ли Агнес создать еще что-нибудь, помимо собственного несчастья

©MrsGonzo для LibreBook

Источник

I. Темные аллеи

В холод­ное осен­нее нена­стье, на одной из боль­ших туль­ских дорог, зали­той дождями и изре­зан­ной мно­гими чер­ными коле­ями, к длин­ной избе, в одной связи кото­рой была казен­ная поч­то­вая стан­ция, а в дру­гой част­ная гор­ница, где можно было отдох­нуть или пере­но­че­вать, пообе­дать или спро­сить само­вар, под­ка­тил заки­дан­ный гря­зью таран­тас с полу­под­ня­тым вер­хом, тройка довольно про­стых лоша­дей с под­вя­зан­ными от сля­коти хво­стами. На коз­лах таран­таса сидел креп­кий мужик в туго под­по­я­сан­ном армяке, серьез­ный и тем­но­ли­кий, с ред­кой смо­ля­ной боро­дой, похо­жий на ста­рин­ного раз­бой­ника, а в таран­тасе строй­ный ста­рик-воен­ный в боль­шом кар­тузе и в нико­ла­ев­ской серой шинели с боб­ро­вым сто­я­чим ворот­ни­ком, еще чер­но­бро­вый, но с белыми усами, кото­рые соеди­ня­лись с такими же бакен­бар­дами; под­бо­ро­док у него был про­брит, и вся наруж­ность имела то сход­ство с Алек­сан­дром II, кото­рое столь рас­про­стра­нено было среди воен­ных в пору его цар­ство­ва­ния; взгляд был тоже вопро­ша­ю­щий, стро­гий и вме­сте с тем усталый.

Когда лошади стали, он выки­нул из таран­таса ногу в воен­ном сапоге с ров­ным голе­ни­щем и, при­дер­жи­вая руками в зам­ше­вых пер­чат­ках полы шинели, взбе­жал на крыльцо избы.

– Налево, ваше пре­вос­хо­ди­тель­ство! – грубо крик­нул с козел кучер, и он, слегка нагнув­шись на пороге от сво­его высо­кого роста, вошел в сенцы, потом в гор­ницу налево.

В гор­нице было тепло, сухо и опрятно: новый золо­ти­стый образ в левом углу, под ним покры­тый чистой суро­вой ска­тер­тью стол, за сто­лом чисто вымы­тые лавки; кухон­ная печь, зани­мав­шая даль­ний пра­вый угол, ново белела мелом, ближе сто­яло нечто вроде тахты, покры­той пегими попо­нами, упи­рав­шейся отва­лом в бок печи, из-за печ­ной заслонки сладко пахло щами – раз­ва­рив­шейся капу­стой, говя­ди­ной и лав­ро­вым листом.

При­ез­жий сбро­сил на лавку шинель и ока­зался еще строй­нее в одном мун­дире и в сапо­гах, потом снял пер­чатки и кар­туз и с уста­лым видом про­вел блед­ной худой рукой по голове – седые волосы его с наче­сами на вис­ках к углам глаз слегка кур­ча­ви­лись, кра­си­вое удли­нен­ное лицо с тем­ными гла­зами хра­нило кое-где мел­кие следы оспы. В гор­нице никого не было, и он непри­яз­ненно крик­нул, при­от­во­рив дверь в сенцы:

– Эй, кто там!

Тот­час вслед за тем в гор­ницу вошла тем­но­во­ло­сая, тоже чер­но­бро­вая и тоже еще кра­си­вая не по воз­расту жен­щина, похо­жая на пожи­лую цыганку, с тем­ным пуш­ком на верх­ней губе и вдоль щек, лег­кая на ходу, но пол­ная, с боль­шими гру­дями под крас­ной коф­точ­кой, с тре­уголь­ным, как у гусыни, живо­том под чер­ной шер­стя­ной юбкой.

– Добро пожа­ло­вать, ваше пре­вос­хо­ди­тель­ство, – ска­зала она. – Поку­шать изво­лите или само­вар прикажете?

При­ез­жий мель­ком гля­нул на ее округ­лые плечи и на лег­кие ноги в крас­ных поно­шен­ных татар­ских туф­лях и отры­ви­сто, невни­ма­тельно ответил:

– Само­вар. Хозяйка тут или служишь?

– Хозяйка, ваше превосходительство.

– Сама, зна­чит, держишь?

– Так точно. Сама.

– Что ж так? Вдова, что ли, что сама ведешь дело?

– Не вдова, ваше пре­вос­хо­ди­тель­ство, а надо же чем-нибудь жить. И хозяй­ство­вать я люблю.

– Так. Так. Это хорошо. И как чисто, при­ятно у тебя.

Жен­щина все время пыт­ливо смот­рела на него, слегка щурясь.

– И чистоту люблю, – отве­тила она. – Ведь при гос­по­дах выросла, как не уметь при­лично себя дер­жать, Нико­лай Алексеевич.

Он быстро выпря­мился, рас­крыл глаза и покраснел:

– Надежда! Ты? – ска­зал он торопливо.

– Я, Нико­лай Алек­се­е­вич, – отве­тила она.

– Боже мой, Боже мой! – ска­зал он, садясь на лавку и в упор глядя на нее. – Кто бы мог поду­мать! Сколько лет мы не вида­лись? Лет трид­цать пять?

– Трид­цать, Нико­лай Алек­се­е­вич. Мне сей­час сорок восемь, а вам под шесть­де­сят, думаю?

– Вроде этого… Боже мой, как странно!

– Что странно, сударь?

– Но все, все… Как ты не понимаешь!

Уста­лость и рас­се­ян­ность его исчезли, он встал и реши­тельно захо­дил по гор­нице, глядя в пол. Потом оста­но­вился и, крас­нея сквозь седину, стал говорить:

– Ничего не знаю о тебе с тех самых пор. Как ты сюда попала? Почему не оста­лась при господах?

– Мне гос­пода вскоре после вас воль­ную дали.

– А где жила потом?

– Долго рас­ска­зы­вать, сударь.

– Заму­жем, гово­ришь, не была?

– Нет, не была.

– Почему? При такой кра­соте, кото­рую ты имела?

– Не могла я этого сделать.

– Отчего же не могла? Что ты хочешь сказать?

– Что ж тут объ­яс­нять. Небось помните, как я вас любила.

Он покрас­нел до слез и, нахму­рясь, опять зашагал.

– Все про­хо­дит, мой друг, – забор­мо­тал он. – Любовь, моло­дость – все, все. Исто­рия пошлая, обык­но­вен­ная. С годами все про­хо­дит. Как это ска­зано в книге Иова? «Как о воде про­тек­шей будешь вспоминать».

– Что кому Бог дает, Нико­лай Алек­се­е­вич. Моло­дость у вся­кого про­хо­дит, а любовь – дру­гое дело.

Он под­нял голову и, оста­но­вясь, болез­ненно усмехнулся:

– Ведь не могла же ты любить меня весь век!

– Зна­чит, могла. Сколько ни про­хо­дило вре­мени, все одним жила. Знала, что давно вас нет преж­него, что для вас словно ничего и не было, а вот… Поздно теперь уко­рять, а ведь, правда, очень бес­сер­дечно вы меня бро­сили, – сколько раз я хотела руки на себя нало­жить от обиды от одной, уж не говоря обо всем про­чем. Ведь было время, Нико­лай Алек­се­е­вич, когда я вас Нико­лень­кой звала, а вы меня – помните как? И все стихи мне изво­лили читать про вся­кие «тем­ные аллеи», – при­ба­вила она с недоб­рой улыбкой.

– Ах, как хороша ты была! – ска­зал он, качая голо­вой. – Как горяча, как пре­красна! Какой стан, какие глаза! Пом­нишь, как на тебя все заглядывались?

– Помню, сударь. Были и вы отменно хороши. И ведь это вам отдала я свою кра­соту, свою горячку. Как же можно такое забыть.

– А! Все про­хо­дит. Все забывается.

– Все про­хо­дит, да не все забывается.

– Уходи, – ска­зал он, отво­ра­чи­ва­ясь и под­ходя к окну. – Уходи, пожалуйста.

И, вынув пла­ток и при­жав его к гла­зам, ско­ро­го­вор­кой прибавил:

– Лишь бы Бог меня про­стил. А ты, видно, простила.

Она подо­шла к двери и приостановилась:

– Нет, Нико­лай Алек­се­е­вич, не про­стила. Раз раз­го­вор наш кос­нулся до наших чувств, скажу прямо: про­стить я вас нико­гда не могла. Как не было ничего дороже вас на свете в ту пору, так и потом не было. Оттого-то и про­стить мне вас нельзя. Ну да что вспо­ми­нать, мерт­вых с пого­ста не носят.

– Да, да, не к чему, при­кажи пода­вать лоша­дей, – отве­тил он, отходя от окна уже со стро­гим лицом. – Одно тебе скажу: нико­гда я не был счаст­лив в жизни, не думай, пожа­луй­ста. Извини, что, может быть, заде­ваю твое само­лю­бие, но скажу откро­венно – жену я без памяти любил. А изме­нила, бро­сила меня еще оскор­би­тель­ней, чем я тебя. Сына обо­жал – пока рос, каких только надежд на него не воз­ла­гал! А вышел него­дяй, мот, наг­лец, без сердца, без чести, без сове­сти… Впро­чем, все это тоже самая обык­но­вен­ная, пошлая исто­рия. Будь здо­рова, милый друг. Думаю, что и я поте­рял в тебе самое доро­гое, что имел в жизни.

Она подо­шла и поце­ло­вала у него руку, он поце­ло­вал у нее.

– При­кажи подавать…

Когда поехали дальше, он хмуро думал: «Да, как пре­лестна была! Вол­шебно пре­лестна!» Со сты­дом вспо­ми­нал свои послед­ние слова и то, что поце­ло­вал у ней руку и тот­час сты­дился сво­его стыда. «Разве неправда, что она дала мне луч­шие минуты жизни?»

К закату про­гля­нуло блед­ное солнце. Кучер гнал рыс­цой, все меняя чер­ные колеи, выби­рая менее гряз­ные, и тоже что-то думал. Нако­нец ска­зал с серьез­ной грубостью:

– А она, ваше пре­вос­хо­ди­тель­ство, все гля­дела в окно, как мы уез­жали. Верно, давно изво­лите знать ее?

– Давно, Клим.

– Баба – ума палата. И все, гово­рят, бога­теет. Деньги в рост дает.

– Это ничего не значит.

– Как не зна­чит! Кому ж не хочется получше пожить! Если с сове­стью давать, худого мало. И она, гово­рят, спра­вед­лива на это. Но крута! Не отдал вовремя – пеняй на себя.

– Да, да, пеняй на себя… Пого­няй, пожа­луй­ста, как бы не опоз­дать нам к поезду…

Низ­кое солнце желто све­тило на пустые поля, лошади ровно шле­пали по лужам. Он гля­дел на мель­кав­шие под­ковы, сдви­нув чер­ные брови, и думал:

«Да, пеняй на себя. Да, конечно, луч­шие минуты. И не луч­шие, а истинно вол­шеб­ные! “Кру­гом шипов­ник алый цвел, сто­яли тем­ных лип аллеи…” Но, боже мой, что же было бы дальше? Что, если бы я не бро­сил ее? Какой вздор! Эта самая Надежда не содер­жа­тель­ница посто­я­лой гор­ницы, а моя жена, хозяйка моего петер­бург­ского дома, мать моих детей?»

И, закры­вая глаза, качал головой.

20 октября 1938

Источник