Хоровой цикл пушкинский венок

Из произведений 70-х годов самое крупное по масштабам и многогранное по содержанию – концерт для хора «Пушкинский венок» (1979).

Через сорок лет после первого цикла на стихи Пушкина Свиридов снова приходит к его поэзии, выражая через нее и свое понимание жизни, искусства, культуры, свой талант и мастерство – всё, чем обогатился его жизненный и творческий опыт за эти долгие годы. Первый вокальный цикл открывался печальной осенней элегией «Роняет лес багряный свой убор», хоровой концерт – сияющим «Зимним утром», торжественной прелюдией в духе пушкинской эпохи и приветливым приглашением в мир пушкинской поэзии. Это утро дня, утро года, утро жизни – с него начинается плетение «Пушкинского венка». I часть по своему облику более всего отвечает жанровому обозначению. В ней с первых звуков рождается атмосфера праздничной блестящей концертности.

Свиридов назвал свое сочинение хоровым концертом. Но эта форма имеет мало общего с традиционным русским хоровым концертом, каким он известен по произведениям Д. Бортнянского и М. Березовского. Скорее, композитор продолжает развивать открытое им самим в прежних сочинениях: мир произведения рождается из множества граней. Здесь всё на контрастах: сияние утра и сумрак ночи («Зимнее утро» и «Восстань, боязливый…»), пышная вакхическая здравица («Греческий пир») и сосредоточенный уход в себя («Зорю бьют…»), русский фольклор («Колечушко, сердечушко») и прихотливая восточная орнаментика («Камфара и мускус»), И как в жизни, эти картины, состояния, впечатления, раздумья перекликаются, скрещиваются, дополняют друг друга.

Какие здесь разные оттенки любви: от нежного юношеского чувства в «Наташе», утонченной «европеизированной» застольной в честь возлюбленной («Мери»), через драму и горести разлуки до иронии над старческой влюбленностью («Камфара и мускус»). Десять разноликих, сплетенных в пестрый венок частей объединены одним основным чувством – гармонией. Впрочем, лучше всего об этом сказал сам композитор: «Пушкин жил в исключительно бурное время, богатое крупнейшими событиями и грандиозными потрясениями. Это была эпоха Великой французской революции и наполеоновских походов, эпоха Отечественной войны 1812 года и восстания декабристов. Именно в такие бурные времена возникают особо гармоничные художественные натуры, воплощающие в себе высшее устремление… к внутренней гармонии человеческой личности в противовес хаосу мира. Таким было искусство древних греков, …европейского Возрождения, таким был наш Пушкин. Эта гармония внутреннего мира соединена с пониманием… трагичности жизни, но в то же время она является преодолением этого трагизма. Стремление к внутренней гармонии, сознание высокого предназначения человека – вот что сейчас особенно звучит для меня в Пушкине».

Свиридов всегда вступает в сложные, истинно творческие отношения с поэтами, на стихи которых писал свои произведения. Так случилось и с текстами для «Пушкинского венка». Композитор взял стихотворения разных лет, от юношеских до 183 6 года. Среди них – известные, когда-то положенные на музыку (на «Мери» написан романс Глинки; «Эхо» музыкально интерпретировали Римский-Кор- саков, Танеев, Гречанинов; фрагменты двух неоконченных стихотворений Пушкина «Стрекотунья белобока» и «Колокольчики звенят» соединены уже были в свое время Мусоргским в романсе «Стрекотунья белобока»), Свиридов добавил к ним поэтическую строчку из черновика поэта «Вези, не жалей, со мной ехать веселей!» (в финале своего хорового концерта) и мало или совсем неизвестные строки, найденные в поэтических набросках и фольклорных записях Пушкина. Соединенные вместе, они составили стройную композицию, где и день и год совершают свой круг, и жизнь человеческая проходит разные стадии.

В самом деле, открывшийся «Зимним утром» день постепенно склоняется к вечеру («Греческий пир»), все глубже погружается в ночную тьму и возрождается в новом утре (переход от части «Восстань, боязливый…» к финалу «Стрекотунья белобока»). Так же и год от зимы движется к осени («Вянет, вянет лето красно, улетают ясны дни…» – в «Наташе») и – опять к зиме, но уже новой и небывалой. При этом части соседствуют друг с другом в контрастах настроений и состояний (ясно заметен ритм нарушения гармонии и снова ее восстановления): за радостью и светом «Зимнего утра» – печаль и одиночество в «Колечушке-сердечушке», затем опять светлая и восторженная «Мери», а после нее – первое глубокое философско-поэтическое размышление о месте Поэта в мире – «Эхо», напряженность которого разрешается уравновешенной гармонией «Греческого пира». После «Пира» и единственной здесь сатирической части-отступления «Камфара и мускус» возобновляется череда контрастных настроений.

1. «Зимнее утро»

2. «Колечушко, сердечушко»

3. «Мери»

4. «Эхо»

5. «Греческий пир»

6. «Камфара и мускус»

7. «Зорю бьют…»

8. «Наташа»

9. «Восстань, боязливый…»

10. «Стрекотунья белобока»

Стройность композиции придает и то обстоятельство, что в центре располагается «Греческий пир». Пир – один из главных сюжетных мотивов эпоса. Подобно обряду в других свиридовских хоровых сочинениях, он тоже – знак незыблемости вечных жизненных устоев. Здесь это еще и высший гармонический идеал красоты, здоровья и дружбы, в честь которых поднимаются три чаши. Эпичность, значительность этого центра подчеркнуты стройностью его формы: три строфы, каждый раз предваряемые мерным звоном колоколов. Введение инструментов впервые именно в эту часть также указывает на ее особое место (Свиридов использовал инструментальный ансамбль только в V и VI частях. Он необычен по составу и звучанию: фортепиано, арфа, челеста, вибрафон, колокола, античные тарелки, деревянная коробочка, большой барабан, тарелка). Пир – центр, но не кульминация концерта. Три его драматургических узла: «Эхо», «Зорю бьют…» и «Восстань, боязливый…» – это и три вершины произведения, средоточие глубины мысли и мастерства. «Эхо» – не только выражение одной из главных тем свиридовского творчества, но и пример мастерства звукописи и хоровой фактуры. Превосходно найден композитором эффект двойного эха (хор, поющий за кулисами). Главный выразительный момент – смена полнозвучного (постепенно нарастающего от начала) хорового пения одиноким соло в конце: «Тебе ж нет отзыва…» и строгим резюме хора: «Таков и ты, поэт!»

Вторая вершина концерта – «Зорю бьют…» – единственный сольный номер, где неоконченное стихотворение Пушкина дало возможность развернуть целую сцену с глубоким подтекстом. Здесь столкнулось настоящее и прошедшее, воспоминания и трагические предчувствия, реальность и символика. Из трех музыкальных образов рождается этот мир: тихий печальный хорал, имитация звуков трубы у сопрано (в конце к ней присоединится вторая «труба» – альт) и медленная сосредоточенная речитация баса: «Зорю бьют… из рук моих ветхий Данте выпадает, на устах начатый стих недочитанный затих – дух далёко улетает…» Доносящийся издалека звук трубы в кульминации вдруг раздается неожиданно близко, тревожно и громко, из колористической детали, изобразительного штриха, реальной принадлежности времени превращаясь в грозный символ. А в конце всё затихает, и ответ у «альтовой» трубы (тоже эффект эха) тает в вечерней тишине…

И наконец, последняя кульминация концерта – «Восстань, боязливый…», написанная в не встречавшейся ранее у Свиридова форме фуги (правда, весьма свободной), – это призыв к внутреннему очищению и гармонии, главная мысль «Венка». Вероятно, для выражения этой строгой и чистой мысли выбрана и строгая, выкованная временем форма фуги. Поднимающийся из глубины простой напев (полифоническая тема в старинном духе, построенная по тонам мажорного гексахорда, архаический переменный лад) растет в диапазоне и динамике звучания. Настойчиво и требовательно повторяется всякий раз призыв: «Восстань, боязливый!», доходя до кульминационного стретто – высочайшей степени напряжения. И вдруг звучание гаснет – сразу от ff до рр, и начинается кода, которую исполняют солирующие альт и сопрано на фоне долгой протянутой педали у теноров и басов. Это то гармоническое разрешение, тот катарсис, который обязательно присутствует во всех циклических произведениях Свиридова. Завершает всё «Стрекотунья белобока», как почти всегда у Свиридова – колокольный финал, но колокольность здесь не торжественная, а таинственная: «Колокольчик небывалый у меня звенит в ушах».

Финалы хоровых произведений Свиридова – всегда достижение нового качества, часто – новая идея или образ. В поздних произведениях финалы особенно необычны: это и уникальная краткость и вместе мощь «Песни про бороду» – финала «Ладоги» (он длится всего минуту!), и театральность «Балаганчика» в «Ночных облаках», и загадочность «Стрекотуньи белобоки». Здесь в словах и в музыке – таинственность, недосказанность: неясные шорохи, стуки, вскрики, легкое метельное кружение. Вся выразительность достигается только необычным звучанием хора: он имитирует стук барабанчика и колокольчик и рисует всю эту разноголосую, живую и в то же время подернутую дымкой нереальности сценку. Это не тот финал, который ставит точку. Он весь – загадка, стремление в неизвестность, новогодняя надежда.

Трактовка хора в «Пушкинском венке» многообразна и виртуозна. Композитор достигает такой степени мастерства, когда все услышанное воспринимается легко и естественно, а если внимательно вслушаться и вглядеться в ноты – удивляют богатство оттенков, те выразительные возможности, которые извлекаются из камерного хора a cappella (правда, в нескольких частях масштабы звучания расширяются присоединением второго камерного хора). Какие звучащие дали открываются в «Эхо» или «Зорю бьют…»!

В этом сочинении Свиридов, идя за Пушкиным, расширил границы национального, вместившего отголоски мировых культур. Здесь сказалось свойство русской натуры переплавлять разнообразные впечатления извне в свое, ярко самобытное высказывание. «Великий и вечный Пушкин не принадлежит исключительно какому-либо времени, каждое время поет его по-своему. Поэтому, сочиняя музыку, я не хотел стилизовать ее под пушкинскую эпоху, а писал тем языком, который у меня сложился. Я не пытался также “осовременить” Пушкина… а старался лишь идти за ним, в его недостижимую высоту, насколько хватит моих сил».

Источник